Неточные совпадения
В густом гуле всхрапывающей немецкой
речи глухой, бесцветный голос Долганова был плохо слышен, отрывистые слова
звучали невнятно.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом.
Речь его обильно украшалась словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо в ней
звучали фразы светских проповедников церковной философии...
Слушать Денисова было скучно, и Клим Иванович Самгин, изнывая, нетерпеливо ждал чего-то, что остановило бы тугую, тяжелую
речь. Дом наполнен был непоколебимой, теплой тишиной, лишь однажды где-то красноречиво
прозвучал голос женщины...
Лютов произнес
речь легко, без пауз; по словам она должна бы
звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим не уловил в ней. Это удивило его. Но еще более удивительно было то, что говорил человек совершенно трезвый. Присматриваясь к нему, Клим подумал...
Говоря в таком глумливом и пошловатом тоне, он все время щурился, покусывал губы. Но иногда между плоских фраз его фельетонной
речи неуместно, не в лад с ними,
звучали фразы иного тона.
Посидев несколько месяцев в тюрьме, Гогина озлобилась, и теперь в ее
речах всегда
звучит нечто личное. Память Самгина услужливо восстановила сцену его столкновения с Татьяной.
Его слушали так же внимательно, как всех, чувствовалось, что каждому хочется сказать или услышать нечто твердое, успокаивающее, найти какое-то историческое, объединяющее слово, а для Самгина в метелице
речей, слов
звучало простое солдатское...
Хотелось, чтоб ее
речь, монотонная — точно осенний дождь, перестала
звучать, но Варвара украшалась словами еще минут двадцать, и Самгин не поймал среди них ни одной мысли, которая не была бы знакома ему. Наконец она ушла, оставив на столе носовой платок, от которого исходил запах едких духов, а он отправился в кабинет разбирать книги, единственное богатство свое.
Так она говорила минуты две, три. Самгин слушал терпеливо, почти все мысли ее были уже знакомы ему, но на этот раз они
звучали более густо и мягко, чем раньше, более дружески. В медленном потоке ее
речи он искал каких-нибудь лишних слов, очень хотел найти их, не находил и видел, что она своими словами формирует некоторые его мысли. Он подумал, что сам не мог бы выразить их так просто и веско.
Поезд стоял, голоса разбуженных людей
звучали более внятно и почти все раздраженно, сердито; слышнее струилась неторопливая
речь Тагильского...
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли
звучит в
речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Наши
речи и
речи небольшого круга друзей, собиравшихся у них, так иронически
звучали, так удивляли ухо в этих стенах, привыкнувших слушать допросы, доносы и рапорты о повальных обысках, — в этих стенах, отделявших нас от шепота квартальных, от вздохов арестантов, от бренчанья жандармских шпор и сабли уральского казака…
И этот лозунг стал боевым кличем во всех студенческих выступлениях. Особенно грозно
прозвучал он в Московском университете в 1905 году, когда студенчество слилось с рабочими в университетских аудиториях, открывшихся тогда впервые для народных сходок. Здесь этот лозунг сверкал и в
речах и на знаменах и исчез только тогда, когда исчезло самодержавие.
За сто лет в этом доме поэта Хераскова
звучали речи масонов, закончившиеся их арестом.
Уходя в прошлое, они забывали обо мне. Голоса и
речи их
звучат негромко и так ладно, что иногда кажется, точно они песню поют, невеселую песню о болезнях, пожарах, избиении людей, о нечаянных смертях и ловких мошенничествах, о юродивых Христа ради, о сердитых господах.
В печи трещал и выл огонь, втягивая воздух из комнаты, ровно
звучала речь женщины.
Вдруг их окружило человек десять юношей и девушек, и быстро посыпались восклицания, привлекавшие людей. Мать и Сизов остановились. Спрашивали о приговоре, о том, как держались подсудимые, кто говорил
речи, о чем, и во всех вопросах
звучала одна и та же нота жадного любопытства, — искреннее и горячее, оно возбуждало желание удовлетворить его.
В комнате непрерывно
звучали два голоса, обнимаясь и борясь друг с другом в возбужденной игре. Шагал Павел, скрипел пол под его ногами. Когда он говорил, все звуки тонули в его
речи, а когда спокойно и медленно лился тяжелый голос Рыбина, — был слышен стук маятника и тихий треск мороза, щупавшего стены дома острыми когтями.
Звуча наудачу,
речь писателя превращается в назойливое сотрясание воздуха. Слово утрачивает ясность, внутреннее содержание мысли ограничивается и суживается. Только один вопрос стоит вполне определенно: к чему растрачивается пламя души? Кого оно греет? на кого проливает свой свет?
Но Ефимушка не был похож на нищего; он стоял крепко, точно коренастый пень, голос его
звучал все призывнее, слова становились заманчивее, бабы слушали их молча. Он действительно как бы таял ласковой, дурманной
речью.
И все кругом — чужой язык
звучит, незнакомая
речь хлещет в уши, непонятная и дикая, как волна, что брызжет пеной под ногами.
Серые страницы толстой книги спокойно, тягучим слогом рассказывали о событиях, а людей в книге не чувствовалось, не слышно было человечьей
речи, не видно лиц и глаз, лишь изредка
звучала тихонько жалоба умерших, но она не трогала сердца, охлаждённая сухим языком книги.
Долго, закусив губу и вытянув шею, прислушивался Литвинов к удалявшимся шагам; долго
звучали то гортанные, то носовые переливы наставительной
речи; наконец все затихло.
Несколько секунд Илья пристально смотрел на Грачёва с недоверчивым удивлением. В его ушах
звучала складная
речь, но ему было трудно поверить, что её сложил этот худой парень с беспокойными глазами, одетый в старую, толстую рубаху и тяжёлые сапоги.
Илья слушал эту
речь, но плохо понимал её. По его разумению, Карп должен был сердиться на него не так: он был уверен, что приказчик дорогой поколотит его, и даже боялся идти домой… Но вместо злобы в словах Карпа
звучала только насмешка, и угрозы его не пугали Илью. Вечером хозяин позвал Илью к себе, наверх.
Убедительно-ласковый голос Ухтищева однотонно
звучал в ушах Фомы, и хотя он не вслушивался в слова
речи, но чувствовал, что они какие-то клейкие, пристают к нему и он невольно запоминает их.
И, произнося раздельно и утвердительно слова свои, старик Ананий четырежды стукнул пальцем по столу. Лицо его сияло злым торжеством, грудь высоко вздымалась, серебряные волосы бороды шевелились на ней. Фоме жутко стало слушать его
речи, в них
звучала непоколебимая вера, и сила веры этой смущала Фому. Он уже забыл все то, что знал о старике и во что еще недавно верил как в правду.
В разговорах о людях, которых они выслеживали, как зверей, почти никогда не
звучала яростная ненависть, пенным ключом кипевшая в
речах Саши. Выделялся Мельников, тяжёлый, волосатый человек с густым ревущим голосом, он ходил странно, нагибая шею, его тёмные глаза всегда чего-то напряжённо ждали, он мало говорил, но Евсею казалось, что этот человек неустанно думает о страшном. Был заметен Красавин холодной злобностью и Соловьев сладким удовольствием, с которым он говорил о побоях, о крови и женщинах.
Дудка относился к нему внимательно и добродушно, но часто в его глазах блестела насмешливая улыбка, вызывая у Климкова смущение и робость. Когда приходил горбатый, лицо старика становилось озабоченным, голос
звучал строго, и почти на все
речи друга он отрывисто возражал...
Успокоительно
прозвучал мягкий голос Соловьева и утонул в новом взрыве слов разбитого человека. Он внёс с собою вихрь страха, Климков сразу закружился, утонул в шёпоте его тревожной
речи, был ослеплён движениями изломанного тела, мельканием трусливых рук и ждал, что вот что-то огромное, чёрное ворвётся в дверь, наполнит комнату и раздавит всех.
От слова до слова я помнил всегда оригинальные, полные самого горячего поэтического вдохновения
речи этого человека, хлеставшие бурными потоками в споре о всем известной старенькой книжке Saint-Pierre „Paul et Virginie“, [Сен-Пьера «Поль и Виргиния» (франц.).] и теперь, когда история событий доводит меня до этой главы романа, в ушах моих снова
звучат эти пылкие
речи смелого адвоката за право духа, и человек снова начинает мне представляться недочитанною книгою.
И с первого же дня тюрьмы люди и жизнь превратились для него в непостижимо ужасный мир призраков и механических кукол. Почти обезумев от ужаса, он старался представить, что люди имеют язык и говорят, и не мог — казались немыми; старался вспомнить их
речь, смысл слов, которые они употребляют при сношениях, — и не мог. Рты раскрываются, что-то
звучит, потом они расходятся, передвигая ноги, и нет ничего.
Об Алексее он думал насильно, потому что не хотел думать о Никите, о Тихоне. Но когда он лёг на жёсткую койку монастырской гостиницы, его снова обняли угнетающие мысли о монахе, дворнике. Что это за человек, Тихон? На всё вокруг падает его тень, его слова
звучат в ребячливых
речах сына, его мыслями околдован брат.
Мужики говорили все медленнее, уныние
звучало в их словах, и меня тоже тихонько трогала печаль, потому что холодное небо грозило дождем, и вспоминался мне непрерывный шум города, разнообразие его звуков, быстрое мелькание людей на улицах, бойкость их
речи, обилие слов, раздражающих ум.
На сцене кипела жизнь, движение,
звучали людские
речи, а кругом царствовали безмолвие и неподвижность!
Первый раз слышу такую
речь, и чуждо мне
звучит она, — ею отрицает человек сам себя, а я ищу самоутверждения.
Иногда мне чудится, что в голосе его
звучит сердечная усталость. Может быть, это печаль о чем-то другом, чего он — не зная — ищет? И я слушаю его
речь с напряженным вниманием, с живой готовностью понять его, жду каких-то иных мыслей и слов.
Речь Тяпы была сильна; насмешка, укоризна и глубокая вера
звучали в ней.
Постригся ты, но схима не смирила
Твой злобный дух. Не кротостию
речьТвоя
звучит.
Брат Христиан, как странно и как ново
Мне
речь твоя
звучит! Не думал я,
Чтоб можно было полюбить кого,
Не знаючи иль не видав. Но правда
Мне слышится в твоих словах, и вместе
В них будто что-то чуется родное;
И хорошо с тобой мне, Христиан,
Так хорошо, как будто после долгой
Разлуки я на родину вернулся.
И Ксенья вот задумалась, смотри!
И рядом с ним, где-то сбоку, спокойно текла уверенная
речь, ясно
звучали веские слова...
Он горел и кипятился, этот безрукий калека, кидая одну за другой свои отрывистые и туманные фразы Тихону Павловичу. Тон его
речи был странен: в нём
звучала и горькая обида, и безнадёжность, насмешка, и страх пред законами и силами — словами, которые он произносил с каким-то особенным подчёркиванием и понижением голоса.
Но вот и он словно поднялся в воздух, словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерного тумана, пронизанного светом заходящей луны, и мягкая
речь его
звучала где-то далеко-далеко и нежно.
Пока судьи совещаются, Толпенников выкуривает с генералом папиросу, о чем-то смеется, кому-то пожимает руку и уходит в глубину залы, к окну, чтобы еще раз пережить свою
речь. Она
звучит еще в его ушах, когда его настигает толстяк-околоточный.
Но в их обращении, в их взглядах и жестах, в почтительно участливых
речах, обращенных точно к неизлечимо больному,
звучит твердая уверенность, что он думает, не может не думать о происшедшем.
По голосу и движениям вошедшего заметно было, что он находился в сильно возбужденном состоянии. Точно испуганный пожаром или бешеной собакой, он едва сдерживал свое частое дыхание и говорил быстро, дрожащим голосом, и что-то неподдельно искреннее, детски-малодушное
звучало в его
речи. Как все испуганные и ошеломленные, он говорил короткими, отрывистыми фразами и произносил много лишних, совсем не идущих к делу слов.
Остановился парень, будто к чему-то прислушаться… Ничего не слыхать; только по роще, как шум отдаленных потоков, тихие
речи людские
звучат…
И говорил он повелительно и просто, видимо, не обдумывая своих слов, точно это были не ошибающиеся, невольно лгущие звуки человеческой
речи, а непосредственно
звучала сама мысль.
Все старались говорить и поступать так, как они всегда поступали и говорили, и не замечали того, что
речи их
звучат глуше, что глаза их смотрят виновато и тревожно и часто оборачиваются в ту сторону, где находится отведенная ему комната.
Все звонче, все радостнее
звучит голос Наташи… Лицо ее горит оживлением, глаза сверкают. Описание нарядов, праздников, поклонников так и сыпется у нее непрерывным лепетом слов… Но чем оживленнее и радостнее
звучат ее
речи, тем грустнее, тоскливее делается личико Дуни.